Красный газ - Страница 3

Доступ к книге ограничен фрагменом по требованию правообладателя.

Наши отвернулись с улыбками, кто-то не выдержал и расхохотался, машинистка Катя испуганно захлопала накрашенными сверх меры ресницами.

Но Громов оказался на высоте – он рассмеялся громче всех, и в его умных карих глазах вспыхнул азартный огонек.

– Принято! Я приду! – сказал он и насмешливо козырнул мне, даже щелкнул каблуками своих хромовых сапог. – Разрешите идти?

– Вольно. Идите, – улыбнулась я.

Все-таки этот сукин сын выжал из меня улыбку!..

Позже, во время обеденного перерыва, когда мы все, следователи, собрались в общей комнате и разложили, по обыкновению, на общем столе принесенные из дому бутерброды, а Катя водрузила на самовар огромный пузатый заварной чайник, разговор зашел о беглых зеках.

Слушая, как гудит на улице буран, раскачивая на столбах электрические фонари и швыряя в окна сухим морозным снегом, кто-то балагурил:

– Собственно, беглые на то и рассчитывали: буран заметет их следы, а вертолеты в буран не поднимешь. И пока мы тут будем чаи гонять, они пройдут по тундре до Салехарда, сядут где-нибудь на ходу в поезд и тю-тю – на материк, в Россию…

– Держу пари, что эти два уголовника взяли с собой политического Толмачева только как «поросенка»… – сказал еще кто-то. В переводе с нашего профессионального жаргона на нормальный язык это означало, что два беглых уголовника взяли с собой в компанию третьего на случай, если заблудятся в тундре, останутся без еды…

– Только одна у них промашка вышла, – произнес старик Зотов, растирая свое левое колено самодельной смесью оподельдока, тигровой мази и чистого питьевого спирта. Это колено ноет у Зотова во время бурана, и по этому случаю Зотов при любой непогоде носит специальные меховые брюки-галифе с молнией вместо бокового шва. Расстегнув эту молнию почти до бедра, Зотов в любом обществе вынимает из кармана бутылочку со своей самодельной мазью и без всякого стеснения принимается растирать колено. – У этих зеков не было ни метеосводки, ни моего колена. То есть пройти по тундре 140 километров от лагеря до железной дороги в нормальную погоду можно, даже «поросенок» не нужен. И обмануть милицейские заслоны на железной дороге тоже можно. Но! Они ушли в побег при 18 градусах мороза и девятибалльном ветре, не зная, что сегодня буран озвереет до 16 баллов и мороз будет сорок! А к ночи стукнет все пятьдесят, я коленом чую, оно у меня лучше любого барометра, Я бы на их месте сам вернулся в лагерь, пока не поздно…

Мы не хуже Зотова понимали, что означает для беглых усиление бурана. Местные нормы приравнивают каждый балл ветра к двум градусам мороза. Таким образом, если к сорока градусам мороза прибавить тридцать два «ветреных», семидесятиградусный мороз не может выдержать в открытой тундре ни один нормальный человек. Во всяком случае, при морозе ниже 50 актируются, то есть останавливаются, в тундре все работы, кроме, конечно, бурильных… Даже ненцы, коренное население заполярного Ямала, попав в такой буран, останавливают свои собачьи и оленьи упряжки и ложатся в снег, окружают себя живым собачьим и оленьим теплом и просят духов тундры и бога вселенной Нума побыстрей намести на них снежный сугроб…

Но у беглых зеков не было ни собак, ни оленей, ни теплой одежды. А самое главное, они не могли себе позволить переждать буран в каком-нибудь сугробе. Наверняка именно об этом сказал Зотов Громову, потому Громов и вышел успокоенным из зотовского кабинета.

– Они, конечно, шагали через буран. Люди вообще всегда переоценивают свои силы, особенно – в начале пути. А беглые зеки – тем более, – сказал нам старик Зотов. – Ладно, кончится буран – вертолеты найдут трупы, это не в первый раз. Только сводку нам подгадили сволочи… – заключил он, имея в виду, что три замерзших трупа никак не украсят нашу предпраздничную сводку-рапорт о резком снижении преступности накануне такого знаменательного события, как торжественное открытие транссибирского газопровода.

К 17 декабря на это открытие прилетит из Москвы правительственная делегация во главе чуть ли не с самим Андроповым и еще сотня почетных гостей и иностранных журналистов. В связи с этим на строительстве газопровода шла бешеная предпусковая гонка. По всему краю: в Салехарде, Сургуте, Тарко-Сале, Надыме и Медвежьем, где запасы газа хоть и поменьше уренгойских, но тоже исчисляются миллиардами кубометров, – шел строительный аврал. А центр всех событий, наш Уренгой, украшался, как невеста накануне свадьбы: красочные плакаты, лозунги и транспаранты закрывали окна таких старых домов, как наш угрозыск, новые дощатые мостовые укрывали колдобины на дорогах, в центре города выросла новая гостиница «Полярная», у здания городского комитета партии заканчивалось сооружение правительственной трибуны, а московский архитектор, возглавляющий всю эту работу, додумался залить город не только электрическим и неоновым светом, но и… бенгальскими огнями! Чтобы в момент пуска газопровода, когда на правительственной трибуне «простой» рабочий, Герой Социалистического Труда, знаменитый сварщик труб Борис Дуник и первооткрыватель сибирской нефти и заполярного газа, лауреат Ленинской премии, геолог Расим Салахов вдвоем – символ единства труда и науки – крутанут вентиль, открывающий ямальскому газу путь от Уренгойской компрессорной станции во Францию, Германию и другие европейские страны, чтобы именно в этот момент на всех таежных соснах вокруг Уренгоя вспыхнули огни гигантского фейерверка!

Конечно, перед этим торжеством из Уренгоя и других центров добычи ямальского газа, по которым проедут правительственная делегация и иностранные журналисты, мы убрали не только лагеря заключенных, но, как когда-то в Москве, накануне Олимпиады, выселили из города всех (или почти всех) алкашей, бичей, проституток, лиц с уголовной судимостью и прочий ненадежный элемент. В городе стало настолько тихо, что местный вытрезвитель временно переоборудовали в общественную баню, а мы, следователи угро, получили такую передышку, что даже выкроили время побелить свое учреждение…